Олег Асиновский
***
Археолог жаждал сена,
вечнозеленый сеновал,
как слона под Карфагеном
своевременно клевал.
Ископаемого сена
оперенный слой крылатый
археолог под колено
кожаной кладет лопатой.
Так умаялся, что пятки
съежились. И в каблуки
в боевом вошли порядке
карфагенские полки.
***
Белошвейка в сани
на ходу садится.
У нее в кармане
булькает водица.
Под водой столкнулись
утка и пингвин.
Сани развернулись.
Северный раввин
из саней наружу
вышел и пропал.
На Голгофе в лужу
римлянин упал.
Держит белошвейка
сани на весу.
И она - еврейка.
Горную росу
ниткой собирает,
штопает карман.
С птицами играет
под водой шаман.
***
Богатырствует девица-рыболов,
подо льдом свернулась калачом.
И акула, жирная как плов
поскакала в степи за врачом.
Ханский врач подкову разогнул.
На руках над прорубью стоял.
Он здоровье женщине вернул,
перерыболовил, обаял.
***
В животе матрешки гадано - не гадано
пепелище поймано. Выставили пост.
В животе прогулки от Москвы до Бадена
глазкам гренадерским Солнце или рост
разрешают бегать в животе лица,
стряхивать в матрешку пепел беглеца.
Пепелище беглое на Москве лежит,
в Бадене животик детский сторожит.
***
В зеленых насаждениях свистят
врачи-домовладельцы.
И соловьи, как пыль летят.
И дышат ей умельцы.
Палата номер семь цвела
в году шесть раз обильно.
И клюв, растущий из чела
врачу мешал не сильно.
И врач врачонка породил.
И кормит жирным свистом,
чтоб соловья за клюв водил
в палату к онанистам.
***
В мягкую калитку мальчик безбородый
кулаками кашляет, голосом стучит.
Золушка-калитка, брысь на огороды
холодные, как туфелька. Бороду на щит
свесил папа мальчика. Папа-огород
Золушку в пустыне держит и - молчок.
Брысь на огороды, избранный народ.
Золушка-еврейка, где твой кулачок?
***
Викинги купают обезьянок.
Каменные викингов глаза
из воды торчат. Горит рубанок
на лежачьем камне. Образа
лягут между камнем и рубанком.
Викинг Дарвин к викингу Христу
по воде шагнет, как обезьянка.
Бег по обезьяньему хвосту
на воде страшнее, чем на суше.
Жизнь длинней молитвы и слезы.
Скучно равновесие нарушу,
образа спасая от грозы.
***
Вязанка хвороста исправна.
И на своих ушла ногах
от мельника, который плавно
болеет в дантовых кругах.
Еще болеет он безвольно.
И слезы в мутную муку,
как хворостины хлебосольно
кунает, лежа на боку.
На правом лежа или левом -
не выдал камень путевой.
Вязанку хвороста на древо
Адам закинул головой.
Вязанка хвороста съедобна.
Хлеба круглее, чем клыки.
И по-фамильно, по-микробно
упомянулись от Луки.
***
Голышом в пластмассовой бутылке
инквизитор сядет и замрет.
Фруктов одинаковых опилки
раздавил и сердце разобьет
атаману мягкому по сути
своего сердечного зерна.
Инквизитор ласковее судит.
И зерно с пластмассового дна
в Райский сад летит из горловины.
Атаман улыбку развернул.
И губами зернышко из глины
в грудь средневековую воткнул.
***
Грузило томное, рукав позолотив,
за ниткой спряталось свинцовой.
Его разыскивать Сизиф
с горы бросается в обновы,
плывущие с коров нерукотворных
к ногам пастушки молодой.
В глазах ее огнеупорных
Сизиф горячей бородой
застрял и за рукав хватает
пастушку сонную, как нить.
Корова головой мотает,
мычит и пробует скулить.
***
Древнее животное
открывает душу.
Выкатилось потное
из воды на сушу.
Золотоискатель
моет сапоги.
Душеоткрыватель
катится с ноги.
Сердце его смуглое
красную росу
гонит через круглое
тело, как лису.
***
Есть площадка. Офицер из бани
веником грозил туда.
Стрелы красные на плане
рисовал. Свиней стада
в море прыгали с площадки.
Сердце после пересадки
дольше стада проживет,
гнездышко себе совьет.
***
За грузовиком пшеницу
собирают пионеры.
Это юноши в теплицах,
диатез, галеры.
Пугачев уселся в клетку,
темная лошадка.
Это профиль на монетку,
азбука, лампадка.
***
Зимуют белые собаки
с пуговицей белой, шерстяной.
Нет лица у бледного рубаки,
потерялась пуговица. Зной
выбирает бледность, как собачку.
Самая горячая зимой
затевает с пуговицей скачку.
Но рубака просится домой.
Он лицо оставит у порога.
Зазимует с маминым лицом.
Не найдется у нее предлога
пуговицу выбрать подлецом.
***
Змея ползет. Она - Емеля.
Она - мужчина. Звук земли
в ее шагах. Мы пересели
к шагам поближе. Залегли.
Емеля полз быстрее звука
туда, где музыка спала.
Он - пианист. Змею, как руку,
как ногу жалила пчела.
Мы пересели в самолеты,
насквозь прозрачные без нас.
Иллюминаторы и ноты
Емеле не открыли глаз.
***
Интеллигенция присмотрит за животными.
Румяная, собачек малокровных
построит за колоннами пехотными
рядами песьими. Сама в рядах неровных
порядок наведет нечеловеческий.
Теперь собачки, как алфавит греческий -
помощники героев-грамотеев,
всех комиссаров, конников-евреев.
***
Коромысло на поверхности песка
разлеглось и женщину пугает.
Воду зачерпнул ей от куска
тот, который попрекает
женщину проглоченным куском.
Зачерпнул и рядышком разлегся.
С коромыслом женщина пешком
по воде пошла. Мужик увлекся
женщиной, как собственным ребром.
Коромысло в грудь свою вживляет,
ведрами гремит. Небесный гром
на песке следов не оставляет.
***
Крошка хлебная, черствея,
над буханкой прожужжит.
Несъедобная, как фея,
зуб у феи одолжит.
Чтобы грызть себя по кругу
и с нахлебником блудить.
И найти ему подругу.
И за хлебом им ходить
мимо жутких разговоров
на беззубом языке.
Несъедобная, как боров
возле феи на пеньке.
***
Кувшин скрипит
резными стенками.
В нем мытарь спит
к стене коленками.
Коленок две.
Они - ровесницы.
Кувшин в траве
у ног прелестницы.
И чашек две.
Они - коленные.
И в голове
маршруты генные.
Кувшин скрипит.
Солдаты драпают.
И мытарь спит.
И стены капают.
***
Нераспятые бандиты рукавичками
закатили бисер в рукоделие.
Женщины ногами, как отмычками
развлекают это новоселие.
Цапля из стеклянной трубки
вышла к девам головастым.
И монашеские юбки
между бисером зубастым
клювом ловко вколотила.
Отряхнулась от гвоздей,
где Голгофа, как горилла
превращается в людей.
***
Нервный партизан отвесно
с пальца обезьяны томной
опускается, как местный
житель скорлупы укромной.
Мышь, которую пугает
партизанская ресница,
скорлупу отодвигает,
зубом зацепив бойницу.
Съела мышку обезьяна.
Палец в небеса вернулся.
Лучший предок партизана
в скорлупе перевернулся.
***
Пугает юг, который север.
Мужчины говорили "ах",
свесились, угадывая клевер -
красивый в кроличьих зубах.
Они кочуют неумело,
охотно дышат в темноте.
У них душа зубастей тела
и кролик мертвый в животе.
***
Смилуйтесь, четыре черепахи,
забирая под свое крыло.
Вытряхая лошадь из папахи
конника, которому везло
в детстве с черепахами и счетом,
устным, как умение прощать.
Лошадь, увлеченная полетом,
успевает конника стращать
черепашьей скоростью прощенья.
"Дважды два четыре" из руки
лошадь забрала, как угощенье.
Детство забрала и кулаки.
***
Смычок мохнатый из капкана
группа саблезубых бурлаков
тянет, как из клюва пеликана
в эмиграцию напротив Соловков.
Бурлак веревкой промокает
свои глаза и телеса.
Капкан во рту его сверкает.
Рябью покрывается роса.
На Соловках бизон мурлычет,
щелкает колибри язычком.
Капкан с Америкой граничит.
Скрипач проткнул ее смычком.
***
Собака улыбается пожару.
С пожарника улыбчивая тварь
сдувает пыль. Улыбчивая пара
пылинку пеленает, как букварь.
Спасибо, букварю-невозвращенцу.
Он - пыль чужого языка.
Он - тварь, которая младенцу
не улыбается, пока
супружеская пара отдыхает
с пожарником и без лаптей.
Родная буква на собаку лает.
Супруги делают детей.
***
Историк нитевидный
пальцами хрустит.
Столбик безобидный
в лоб ему летит.
Влажные морщины
тикают на лбу.
Голые мужчины
клеятся к столбу.
Падает папирус
с высоты столба.
Фараон, как вирус
сядет в центре лба.
Царские одежды,
нитками шурша,
шьет он без надежды,
что умрет душа.
***
Без работы волосы секутся,
ноги волосатые плетутся.
Из пустыни удирает тракторист,
он душой и телом чист.
Он волшебную водицу пьет,
яблоневым зернышком плюет.
В капле безработица сидит.
Тракторист ее освободит,
выпустит в пустыню, как змею.
Сядет на песочную скамью,
лоб наморщит холостой.
Мрак опустится густой.
И ковчег, как антилопа
встанет поперек потопа.
***
Молодой, а уже с брюшком
лыжник за волшебным порошком
катит снежной целиной
к матушке своей стальной.
Мама в талии тонка,
у нее звенят бока,
когда сыплет порошок
сыну глубоко в мешок.
Мужа рыхлая жена
ждет в Путивле, как стена.
Ножкой топает босой.
Палку лыжную косой
оплетает, снег круша.
Мужа тонкая душа
изо рта ее торчит,
порошок в груди стучит.
***
Вместо крошечного мужа
из моря вытекает лужа.
Аквалангистка шею тянет.
Форель, как водоросль вянет.
Бурлит водица питьевая.
Форель мельчает ручьевая.
Веселящим дышит газом.
Тайным ведает Приказом,
чтоб на кавказских берегах
стоять в свинцовых сапогах.
***
Юннат сжимается в юннатиху.
Из головы его ресница
летит, курносая в Саматиху
и над Египтами клубится.
В Саматихе колючая телега
до неба выросла, кустясь.
Сто Мандельштамов без разбега
ползут в нее. Юннат, бесясь
сам разбивает их на пары.
Он с Мандельштамом на руках
торчит, румяный из Сахары
в микроскопических чулках.
***
Муфту над обрывом горным
опричник обухом топорным
в царевой распушил больнице.
Раздавил орла на ягодице
боярыни неоперабельной.
Она из рукояти сабельной
в муфту опрокинула лекарства
всего онкологического царства.
За опричником в обрыв шагнула.
На груди таблетку расстегнула.